— Я думаю… — Шерстобитов вернулся за стол. Теперь он сидел, откинувшись на спинку кресла, скрестив на груди руки, смотрел на них исподлобья. — Я думаю, он и увидел это, и не увидел.
— То есть как? — вмешался Павел.
— А так. Думаю, Багров-старший никогда раньше не имел возможности рассмотреть карту. Скорее всего, он получил ее в том конверте, на условиях, что не будет его вскрывать, — Шерстобитов хмыкнул, — и не вскрывал. А потом он понял, что не сегодня завтра мы до карты доберемся, и решил срочно от нее избавиться. Тогда он и распечатал конверт — впервые за все то время, что карта находилась у него. Он удивился, конечно, но сомнений в подлинности карты у него не возникло. Решил, наверное, что так и должно быть. Потому что глазам своим верить надо, а не авторитетам! — повысил голос Шерстобитов, обращаясь почему-то к Павлу.
— А зачем он тогда вообще вскрыл конверт? — снова подал голос Вагиф. — Отдал бы журналисту как есть, запечатанным.
— Не мог! — воскликнул Шерстобитов. — Не мог! Мы же подслушивали! Он и не хотел внимания журналиста к карте привлекать, чтобы тот как можно меньше вопросов задавал. Надеялся, наверное, до последнего, что мы все-таки не заметим ничего. Про запечатанный конверт Непомнящий стал бы расспрашивать — что, кому, почему. А так — он увидел карту среди других карт, а Багров уж позаботился, чтобы он в итоге именно ее с собой и унес.
— Так что же это получается? — Павел вдруг осип, он несколько раз кашлянул, прежде чем голос вернулся к нему. — Что же получается: все эти погони, разъезды, журналист в травмпункте, мы в Мурманске — это все из-за детского рисунка? Но зачем мальчишка это сделал? И главное, где настоящая карта?
— Вот именно это вам и предстоит выяснить. — Шерстобитов положил ладони на стол, потом медленно сжал их в кулаки. Павел смотрел, как белеют костяшки его пальцев. — И только попробуйте и на этот раз вернуться ни с чем.
* * *
— Честное слово. Папиной карты нет; ее больше нет. Куда дел? Ее гуси унесли. Нет, не сошел. Нет, я вас не обманываю. У нас за домом пруд есть. Не сразу за домом, пройти надо, минут двадцать. Там еще завод через дорогу, пруд этот никогда не замерзает, и не плавает в нем никто. Только гуси эти там и были, я их неделю как видел. Три гуся. Я дома еще все подготовил. Все надо продумывать заранее. Так мама говорит. А папа говорит, что нужно оставлять место для случая. Я и продумал, и оставил. Я принес карту домой. Я был один. Я зажег всюду свет. Я взял ножницы и разрезал карту на три части. Каждую часть я разорвал на мелкие кусочки. Потом я взял три хлебные горбушки — я их заранее приготовил, нарезной батон, все его любят, — сделал из них мякиши и запихал туда кусочки карты, внутрь. Потом пришла с работы мама, было уже поздно, я сделал уроки и лег спать. На следующий день, после школы, и пошел к пруду. Гуси были там. Они плавали на середине, хотели поймать рыбу. Рыбы там нет, я знаю это, а они, наверное, тогда не знали. Я бросил в воду хлебные крошки. Они подплыли ко мне. Я кинул им хлебные мякиши. Каждому гусю. Что потом? Гуси их проглотили. Потом один гусь поднялся в воздух и полетел на север. В Лапландию — я уверен. Гуси туда обычно летают, я читал. Другой тоже поднялся в воздух, но полетел на юг. Получается, что в Африку. Им нужно было обоим в Лапландию лететь, конечно. Наверное, второй гусь запутался. Это все вода в пруду. Завод туда сбрасывает вредные вещества, потому и вода не замерзает. Наверное, они на второго гуся повлияли. Куда третий? А третий гусь утонул, к сожалению. Во всяком случае, он нырнул, и больше я его не видел. Потеряно, да. Но вы не переживайте. Моя карта правильнее. А с той картой нужно было что-то сделать.
Откуда я знаю? Однажды, много лет назад, я был у папы. Тогда я еще часто у него бывал. Папа работал, у него был срочный заказ. Я сидел рядом с ним и рисовал. Папа давал мне карты, перерисовывать. В тот раз карта была интересная, она была нарисована на очень старой бумаге. Там, где карту складывали, бумага даже протерлась. По краям карты были нарисованы фигуры — люди с наброшенными на плечи шкурами, осьминоги были и рыбы. А на самой карте не все было закрашено, там оставались белые пятна, и вместо них, когда я перерисовывал карту, можно было изображать все, что угодно. Папа сказал, что разрешает. Я рисовал речку, а на ней лодки, а вокруг речки — зверей, они пришли на водопой. А потом в дверь позвонили. Пришел человек. Человек не зашел в комнату, но дверь в прихожую была не закрыта, и я все слышал. Человек сказал, что теперь у папы будет конверт, а в конверте — карта, а на карте — весь мир. Получалось, что конверт должен быть огромным, не влезать в квартиру, но, когда в прихожей хлопнула дверь и папа вернулся в комнату, конверт в его руках был очень маленький. Я хотел сказать папе, что произошла ошибка. Что, может быть, тот человек — обманщик. Я уже собирался сказать это, но вдруг увидел, что папа смотрит на меня. Я увидел, как он на меня смотрит. Он перебирал в памяти все, что тот человек сказал ему, а он — тому человеку. Он спрашивал себя, что я мог понять в их разговоре. Потом папа решил, что я еще ничего не мог понять. Я тогда ничего не сказал ему. Но если мир поместился в тот конверт, значит, он мог сжиматься и сворачиваться. И когда это происходило, где же были мы с папой, и мама где была? Я думал об этом и вспоминал, что еще сказал тот человек. Он сказал: “Карта пока будет твоя, но тебе принадлежать не будет. Она останется у тебя, пока за ней не придут. Все, что будет происходить в мире, произойдет и с картой. На ней все будет видно, надо только смотреть правильно. А тот, кто будет смотреть правильно, печали его будут множиться. Ты выбирай, смотреть или не смотреть”. Папа взглянул на меня еще раз, а потом быстро прошел через комнату и положил конверт на шкаф. Тогда у меня еще не получалось туда залезать.
С тех пор я стал бывать у папы все реже и реже. Когда я приходил к нему, я видел, что его что-то беспокоит. Он нервничал и расстраивался из-за самых разных вещей. Иногда в дверь звонили. Приходили курьеры, нищие, продавцы, водопроводчики. Папа спешил открыть дверь. Он даже перестал спрашивать: “Кто там?” Сразу ее распахивал. Он вглядывался в своих посетителей. Потом он провожал их и становился еще более расстроенным. Однажды я понял: папа ждет того, кто заберет у него карту. Но никто за ней не приходил.
И тогда у меня появилась идея. Я подумал, что я и буду тем самым человеком. Я заберу у папы карту, тайком, — так он бы мне, конечно, отдать ее ни за что не согласился. Я торопился, потому что папа мог открыть конверт в любой момент, он посмотрел бы на карту правильно, и его печали бы умножились — как тот человек сказал. Сначала я хотел просто забрать карту, а потом заклеить конверт, и папа ничего бы не заметил. Но потом я подумал, что так поступать неверно. Надо было заменить карту чем-то равноценным. Чем-то очень важным. Я решил нарисовать другую карту. Я уже хорошо умел, папа научил меня. Я только не знал, что там должно быть изображено. А потом у меня появилась идея. Папина карта показывала, что происходит с миром. Что могло с ней сравниться? Ничего. Я решил нарисовать карту про другое. Я назвал ее “карта конца света”. Нет, ничего такого. Наоборот. Там был обозначен специальный маршрут. Я очень старался, чтобы было красиво.
Так получилось, что я знаю, каким будет конец света. У нас в классе, в кабинете биологии, висят рога лося. Посреди стены висят, напротив окна. Там пятый этаж, виден лес — если встать на цыпочки; а с того места на стене он, наверное, совсем хорошо виден. И вот однажды я сидел на уроке биологии, Валентина Евгеньевна — учительница наша, вы ее не знаете — рассказывала про эволюцию, про то, как звери однажды выползли на сушу, и что из этого получилось постепенно. Все потом происходило постепенно, это очень существенно. В этом важное отличие того выползания на сушу от разных других событий и движений. Так она говорила. Я слушал ее и смотрел то на окно — там как раз светало, это был первый урок, — то на рога лося. И тогда я вдруг понял. Вернее, я увидел, заранее увидел, что будет потом, — знаете, как это бывает? Я увидел, как рога срываются со стены, под ними проступает лосиная голова, появляются туловище и копыта. Рога были точно такими, какими мы привыкли их видеть, пока они висели на стенке, а все остальное — будто немного просвечивало. Лось выскочил из стены, в один прыжок перелетел через классную комнату. Я зажмурился — у окна сидела Таня Косинцева, и я испугался, что лось, приземляясь, ее задавит. Но этого не случилось. Я увидел, как лосиное туловище обтекло ее и оставило позади. Таня ничего и не заметила. Но она вообще тормоз. А потом лось скакнул прямо в окно, сквозь стекло, оно ему не помешало. Был внутри — переместился наружу. Я увидел, как он мчится к лесу. Взошло солнце; бока лося отсвечивали темно-розовым.
А потом я услышал, как Валентина Евгеньевна мне говорит:
